Праздник со слезами на глазах. Среди моих знакомых нет ни одной семьи, не пострадавшей в эту кровавую войну. Мы победили, но какой ценой! Сейчас это уже невозможно представить. Не дай бог опять развязаться войне.
Стихи сегодняшнего именинника Булата Окуджавы.
Ночь после войны
Ничем тебя в памяти не превозмочь,
первая послевоенная ночь.
Отгремели салюты, сник закат,
улеглось победное торжество.
Но не спит, но по городу ходит солдат...
Это что за бессонница водит его?
Играет оркестр в старом саду.
Как много невест в этом году!
Холодное тело трубы обхватив,
трубит музыкант забытый мотив.
И просится в сердце мелодия та,
мигает фонарь, как единственный глаз,
кружатся невесты, плывет темнота...
С разлуки их молодость началась.
Безногие люди сидят на скамье,
они не хотят говорить о войне,
лишь вслед мне упрямо и долго глядят:
«Откуда такой невредимый солдат?»
И молча грустят и вздыхают незло;
«Здорово мальчику повезло...»
А мальчик по саду идет стороной,
мальчик, выращенный войной,
две морщинка у рта горьки-горьки,
и пылью пропитаны сапоги.
Где он ни шел? По каким городам?
Полосатых верст подсчитать невмочь,
а сколько он мучился и страдал,
пока не нахлынула эта ночь,
ночь удивительной тишины,
первая ночь после войны!
читать дальшеВдова
Он не писал с передовой,
она — совсем подросток —
звалась соломенной вдовой;
сперва — соломенной вдовой,
потом — вдовою просто.
Под скрип сапог, под стук колес
война ее водила,
и было как-то не до слез,
не до раздумий было.
Лежит в шкатулке медальон
убитого солдата.
Давно в гражданке батальон,
где он служил когда-то.
Но так устроено уже:
не сохнет лист весенний,
не верят вдовы в смерть мужей
и ждут их возвращенья.
Не то чтоб в даль дорог глядят
с надеждою на чудо,
что, мол, вернется он назад,
что вот придет домой солдат
неведомо откуда.
А просто, бед приняв сполна,
их взгляду нет границы,
и в нем такая глубина,
что голова кружится.
Как будто им глаза даны,
чтобы глазами теми
всем не вернувшимся с войны
глядеть на мир весенний.
***
Здравствуй, маленький, здравствуй, счастливый сынишка мой,
в бумазейной рубашке, в штанишках коротких
и с глазами — двумя озорными синичками,
с развеселою ямочкой на подбородке.
Нет, тебе невдомек, что когда-то отец твой,
сам едва не мальчишка, безусый подросток,
нес солдатскую службу со смертью в соседстве,
с первых маршей войны став негаданно взрослым.
Нет, тебе незнакомо осколков пощелкиванье,
от разрывов не приходилось сутулиться,
да и маму свою ты не видел девчонкой,
под бомбежками на воронежских улицах...
Две смешинки дрожат у тебя под глазами,
в окна смотрятся добрые звезды весенние,
и под ветром колышутся шторки кисейные,
парусами колышутся, парусами.
Здравствуй, маленький, здравствуй, счастливый сынишка мой,
в бумазейной рубашке, в штанишках коротких
и с глазами — двумя озорными синичками,
с развеселою ямочкой на подбородке.
* * *
Впереди идет сержант.
На груди лиловый бант.
А в глазах его печальных -- и надежда, и талант.
Он не любит воевать.
Он не хочет убивать.
Он ничьи не может жизни у природы воровать.
А за ним идет солдат
не высок, не бородат.
Он такому командиру и признателен, и рад.
У него в дому жена.
Не нужна ему война.
А уж если разобраться, то кому она нужна?
Эти двое -- просто сон
в обрамлении погон,
исключение из правил, а не норма, не закон.
А у прочих все не так:
все вояки из вояк,
а с вояками такими уцелеть нельзя никак.
Из фронтового дневника
В этом поле осколки как розги
по ногам атакующих бьют.
И колючие ржавые розы
в этом поле со звоном цветут.
И идет, не пристроившись к строю,
и задумчиво тычется в пыль
днем и ночью, верста за верстою
рядовой одноногий Костыль.
У полковника Смерти ошибки:
недостача убитых в гробах --
у солдат неземные улыбки
расцветают на пыльных губах.
Скоро-скоро случится такое:
уцелевший средь боя от ран,
вдруг запросит любви и покоя
удалой капитан Барабан.
И не зная, куда и откуда,
он пойдет, как ослепший на свет...
"Неужели вы верите в чудо?!" --
поперхнется поручик Кларнет.
Прав ли он, тот Кларнет изумленный,
возвышая свой голос живой
над годами уже не зеленой,
похоронной, сожженной травой?
Прав ли он, усомнившись в покое,
разрушая надежду окрест?..
Он, бывало, кричал не такое
под какой-нибудь венский оркестр.
Мы еще его вспомним, наверно,
где-то рядом с войною самой,
как он пел откровенно и нервно...
Если сами вернемся домой.
Мы еще его вспомним-помянем,
как передний рубеж и обоз...
Если сами до света дотянем,
не останемся здесь, среди роз.