Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это зачтется!

Клайв Стейплз Льюис (Lewis) (1898-1963), английский писатель, филолог, христианский мыслитель и публицист. Во время Первой мировой войны проходил службу во Франции, с 1918 по 1954 в Оксфорде, в 1954-63 профессор медиевистики в Кембридже. Написал свыше 40 книг, в т. ч. о творчестве, повести в жанре фэнтези, философско-религиозные повести и трактаты.
Подробнее с аннотациями произведений Льюиса Вот неполный перечень произведений Льюиса:
Космическая трилогия
За пределы безмолвной планеты (Out of the Silent Planet, 1938)
Переландра (Perelandra, 1943)
Мерзейшая мощь (That Hideous Strength, 1945)
Хроники Нарнии (книги отсортированы по году выпуска)
Лев, колдунья и платяной шкаф (The Lion, the Witch and the Wardrobe, 1950)
Принц Каспиан (Prince Caspian, 1951)
«Покоритель зари», или плавание на край света (The Voyage of the Dawn Treader, 1952)
Серебряное кресло (The Silver Chair, 1953)
Конь и его мальчик (The Horse and his Boy, 1954)
Племянник чародея (The Magician’s Nephew, 1955)
Последняя битва (The Last Battle, 1956)
Последовательность чтения:
ПЛЕМЯННИК ЧАРОДЕЯ
ЛЕВ, КОЛДУНЬЯ И ПЛАТЯНОЙ ШКАФ
КОНЬ И ЕГО МАЛЬЧИК
ПРИНЦ КАСПИАН
"ПОКОРИТЕЛЬ ЗАРИ", ИЛИ ПЛАВАНИЕ НА КРАЙ СВЕТА
СЕРЕБРЯНОЕ КРЕСЛО
ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
Отдельные произведения
Возвращение паломника (A Pilgrim’s Regress, 1933)
Письма Баламута (The Screwtape Letters, 1942)
Расторжение брака (The Great Divorce, 1945)
Пока мы лиц не обрели (Till We Have Faces, 1956) (Кстати, на сайте http://lib.ru его выложили)
Статья Петра Тюленева о Льюисе в журнале «Мир фантастики» за январь 2006 Года
В канун Троицы 1929 года тридцатилетний оксфордский преподаватель английского языка и литературы Клайв Стейплз Льюис встал на колени в своем кабинете и признал, что Бог есть Бог. Той ночью родился один из самых видных фантастов 20 века, классик английской христианской литературы, автор всемирно известных «Хроник Нарнии». Правда, христианином Льюис стал только два года спустя, под влиянием Джона Р. Р. Толкина, а литературой стал заниматься несколько раньше, — однако несомненно, что добровольное и осознанное принятие веры сыграло в жизни писателя решающую роль. Он никогда не писал фантастику ради фантастики, не занимался литературой ради литературы: книги для Льюиса стали возможностью поделиться с каждым обретенной им Радостью. Впрочем, ему удается четко разграничить в себе две личности: писателя и проповедника. Главные произведения Льюиса выходят за религиозные или идеологические рамки, пусть создавший их человек и был убежденным христианином.
«Внешне он напоминал скорее фермера, чем профессора, философа и поэта. Небрежно одетый, с крупным, красным лицом, он любил громко смеяться за кружкой пива среди друзей. Но за этой прозаической наружностью скрывался человек рыцарского благородства и глубокой духовности, умевший проникать в тайники души». Таким увидел Клайва Стейплза Льюиса его коллега по Оксфорду, русский эмигрант Николай Зернов. Сейчас имя писателя прочно связывается с его семикнижием о Нарнии, однако этим шедевром детского фэнтези наследие Льюиса не исчерпывается. Посмотрим на менее обласканные массовой известностью стороны его творчества.
ХРИСТИАНСКАЯ ФАНТАСТИКА
Религиозные проповеди, философские и богословские работы — пожалуй, самая весомая часть литературного багажа Клайва Льюиса — и вместе с тем имеющая меньше всего отношения к фантастике. В этих произведениях писатель продолжает литературную традицию 17—18 веков: облекать идеи и рассуждения в зачастую фантастические одежды аллегорий и метафор. Вот, например, первая работа Льюиса после обращения — «Возвращение паломника» (название отсылает читателя к аллегорическому роману Джона Беньяна «Путь паломника», самой известной христианской книге в британской истории). Главный герой льюисовского романа, Джон, странствует в поисках зачарованного острова. Ему предстоит познакомиться с господином Богатство, матерью Церковью и мистером Просвещение, пройти через город Трепета и долину Унижения. За фэнтезийной оболочкой скрываются душевные искания самого Льюиса.
Самый интересный представитель «богословской» фантастики Льюиса — «Письма Баламута», тридцать одно послание высокопоставленного черта своему племяннику Гнусику, приставленному к новообратившемуся христианину. За исключением самого факта «адской почты» и одного упомянутого превращения Баламута в большую сороконожку, здесь нет ничего фантастического. Зато подробно разобраны искушения, подстерегающие современного христианина на каждом шагу его духовной жизни. Несмотря на советы опытного наставника и сотрудничество с другими искусителями, Гнусик терпит поражение — душу его подопечного, погибшего во время бомбежки, забирают ангелы.
Льюис планировал написать вторую книгу о Баламуте, в которой показал бы колледж для чертей-искусителей.
Интересно и «Расторжение брака» — перекликающаяся с дантовской «Божественной комедией» экскурсия по Аду и Раю. Впрочем, Льюиса, в отличие от великого итальянца, интересует не физическое устройство этих местностей, а то, каково находиться в Аду или в Раю. Интересно, что льюисовский Ад неизмеримо меньше Рая. Именно поэтому возможно Спасение: грешнику можно возвеличится до праведника, но праведник не может умалиться настолько, чтобы уместиться в Аду.
ЧЕРНИЛЬНИКИ
Первое знакомство Клайва Льюиса с другим оксфордским ученым-филологом и писателем Джоном Р. Р. Толкином случилось в 1926 году. Поначалу будущие знаменитости друг друга не впечатлили, однако со временем нашли общий язык — оба увлекались скандинавской мифологией. В 1931 году убежденный католик Толкин изложил Льюису аргументы, побудившие последнего принять христианство. Льюис, в свою очередь, был в восторге от черновиков «Властелина Колец» и постоянно побуждал Толкина работать над книгой дальше. Позже тот писал о Льюисе: «Лишь он один убеждал меня в том, что моя писанина может быть чем-то большим, нежели обычное хобби». Кто знает, если бы не дружба двух оксфордских преподавателей, фэнтези могло бы пойти по совершенно другому пути.
В начале тридцатых Льюис и Толкин вступили в литературный клуб «Инклинги». «Инклинг» — это слово-перевертыш. В прямом переводе с английского оно означает «намек», а если разобрать его на части, то получатся корень «ink» — «чернила» и суффикс «-ling», вместе с которым получаем «чернильник», «чернильщик» или даже «чернилянин». А некоторые даже возводят название клуба к слову «халфлинг» (полурослик) — другому названию хоббитов. Как бы то ни было, Клайв Льюис быстро стал душой — и негласным главой инклингов. В общество входило несколько десятков человек, все христиане, все мужчины, большинство — из Оксфорда. Старший брат Льюиса Уоррен и сын Толкина Кристофер, философ Оуэн Барфилд, каноник Адам Фокс, врач Роберт Хэйурод... Во время войны к инклингам присоединился писатель Чарльз Уильямс, автор популярных романов в жанре «духовного боевика».
По сути, «Инклинги» были не более чем узким кругом друзей. Они собирались по вторникам в пабе, а по четвергам — у Льюиса, читали и обсуждали собственные сочинения, беседовали на всевозможные темы, пили пиво и курили трубки. Но главное — этот узкий круг друзей создавал творческую атмосферу, духовно поддерживал начинающих писателей. Здесь обменивались мыслями и воззрениями, идеями и целыми философскими концепциями. В период «Инклингов» Толкин писал «Хоббита» и «Властелина Колец», а Льюис — «Космическую трилогию» и первые «Хроники Нарнии». Можно сказать, что именно инклингам эти книги обязаны тем духовным зарядом, который делает их интересными и современными даже полвека спустя.
МАРС, ВЕНЕРА, ЗЕМЛЯ
«Космическая трилогия» Клайва Льюиса началась с соревнования, если угодно, пари между ним и Толкином. Оба писателя были недовольны современной им фантастикой, которая недалеко ушла от Роберта Говарда и Эдгара Бэрроуза, и решили дать ей новые образцы. Толкин взялся писать «Утраченный путь» — книгу о путешествиях во времени, связывающую современность и «Властелина Колец», — черновики этой работы вошли в пятый том «Истории Средиземья». Льюис свою часть договоренности выполнил — так на свет появились романы «За пределы безмолвной планеты», «Переландра» и «Мерзейшая мощь».
Главный герой «космической трилогии» — Элвин Рэнсом, английский ученый-филолог. В первой части друг Рэнсома Дивайн и физик Уэстон заманивают его на космический корабль и привозят на Марс, чтобы принести в жертву местным жителям. Однако Элвин быстро выясняет, что марсиане вовсе не так агрессивны, как представлялось прагматичным Дивайну и Уэстону. Напротив, они живут в гармонии с природой и друг с другом под мудрым руководством Уарсы — ангела-хранителя Марса. Уарса открывает Рэнсому, что в незапамятные времена великий Малельдил создал вселенную и назначил каждой планете своего хранителя. Однако земной хранитель — Порченый — восстал против Малельдила, оттого и произошли все беды нашей безмолвной планеты. Во второй книге Рэнсом оказывается на Переландре (Венере) где встречает первую женщину на планете — и демона-искусителя, вселившегося в тело Уэстона. После долгих споров с Дьяволом и опасной схватки Элвин спасает венерианскую Еву от грехопадения. В «Мерзейшей мощи» схватка Добра и Зла переносится на Землю. Рэнсом становится Пендрагоном, королем Логриса, который воплощает все добродетельное в Великобритании. На стороне Дьявола играет ГНИИЛИ — Государственный институт лабораторных исследований, одержимый идеей принести душу человечества в жертву стерильному разуму. Это, пожалуй, самый напряженный и мрачный роман трилогии. Побороть ГНИИЛИ удается только с помощью возрожденного Мерлина. Схватка выиграна, но война продолжается.
Наверное, неправильно будет называть «космическую трилогию» научной фантастикой. Внешне составляющие ее романы похожи на книги Уэллса и Верна, «Мерзейшая мощь» близка к антиутопии и криптоистории. Однако внутреннее содержание остается неизменным: борьба живых чувств и мертвого прагматизма, пылкой духовности и холодного, механического разума. «Космическая трилогия» — одна из вершин творчества Льюиса, блестящий образец философской фантастики 20 века.
На склоне лет Клайв Льюис обращается к мифологии. Он пишет незаконченный роман «Пока мы лиц не обрели» — переложение древнегреческой легенды об Амуре и Психее.
Это последнее большое произведение известного английского писателя и, многие полагают, что и самое лучшее. Хотя мир Льюиса настолько разнообразен (как говорит один критик, писатель мог бы трижды сменить свое литературное имя и никто бы из почитателей не догадался, что и "Хроники Нарнии" и "Просто христианство" написаны одной рукой), что всякие хвалебные оценки здесь вряд ли уместны. Существует красивая легенда: Льюис писал эту книгу, когда его жена Джой (сама история их отношений вполне могла бы стать другой легендой) умирала от рака, и читал ей готовые главы. Когда была написана и прочитана последняя глава, случилось чудо - болезнь отступила. Эта легенда не случайна - ведь в "Пока мы лиц не обрели" речь идет об искуплении Любовью. И об искуплении Любви.
На самом деле роман был написан весной 1954 года, еще в счастливые для Льюиса и Джой времена, а сам миф о Психее и Амуре заворожил Клайва (как и многих других писателей и художников до него), когда он был еще школьником: он наткнулся на краткий пересказ этой чарующей истории, листая "Мифологический словарь" Уильяма Смита. Неоднократно он возвращался к этому сюжету: пытался написать то балладу, то поэму и даже пьесу, но всегда бросал свой труд на середине. Может быть, для того, чтобы эта книга обрела свое лицо, нужно было самому столкнуться лицом к лицу с Любовью.
В чем же отличие "Пока мы лиц не обрели" от остальных работ автора? Если в остальных работах (в основном) идея и мораль лежат на поверхности, и являются легкой добычей вдумчивого читателя, то в этом пересказанном мифе "все сокровенное сокрыто" в сложных аллегориях, а также в идеях, выраженных не напрямую. Т.е. прочитавши первый раз это произведение, не всегда можно осмыслить все. Некоторым нужно перечитать его заново.
Наверное, для меня "Пока мы лиц не обрели" - это самая сложная, но и самая интересная художественная работа Льюиса. Она отличается от остальных его произведений, и заслуживает более пристального внимания, чем ей отводят (по сравнению с работами более известными, вроде "Хроник"). (отзыв читателя с форума)
Льюис также задумывает, но не реализует книгу о современном Минотавре и строительстве новой Вавилонской башни — мрачного сооружения, которое должно связать Землю и мир мрака. Не ушел дальше нескольких набросков и роман «Десять лет спустя» — история о Менелае, который встречается с Еленой после падения Трои.
Клайв Стейплз Льюис скончался от рака 22 ноября 1963, недели не дожив до 65-летия. По странному стечению обстоятельств, в этот же день был застрелен президент США Джон Кеннеди и умер писатель Олдос Хаксли. Имена каждого из троих прочно вписаны в историю человечества.
Это интересно
В детстве Клайва Стейплза Льюиса называли Джек. Впоследствии это стало «именем для друзей», в частности, инклингов.
Начиная с 1983 года, немецкое «Общество «Инклингов» издает ежегодный альманах, посвященный фэнтези и мифопоэтике, а в частности, и творчеству оксфордских инклингов.
Профессор Уэстон из романа «За пределы безмолвной планеты» утверждает, что его космический корабль движется благодаря неисследованному излучению Солнца. Впрочем, нет никаких оснований полагать, что речь идет о солнечном парусе.
Русский перевод «Мерзейшей мощи» выполнен харьковскими фантастами Олегом Ладыженским и Дмитрием Громовым, более известными под коллективным псевдонимом Генри Лайон Олди.
Колоссальный (намного больше прогнозируемого) успех фильма «Хроники Нарнии» вдохновил продюсеров на киноадаптацию новых книг серии.

Стало известно, что к 2007-му году планируется выпустить киноверсию романа «Принц Каспиан», который хотя и меньше «Льва, колдуньи и платяного шкафа» по объёму, но зато – будет перенесён на экран более детально и обстоятельно. Далее подойдёт очередь пятой и шестой хроник, «Плавание «Утреннего путника» и «Серебряное кресло», сюжеты которых окажутся объединены, послужив основой для третьей, предположительно – завершающей части кинематографической трилогии.
В четырех следующих примечаниях я разместила расказ 1958 года "БАЛАМУТ ПРЕДЛАГАЕТ ТОСТ" - продолжение "Писем Баламута". На мой взгляд, актуальное и сегодня произведение.
Введение
Меня часто просили продолжить "Письма Баламута", но много лет мне очень не хотелось этого делать. Никогда не писал я с такой легкостью, никогда не писал с меньшей радостью. Легкость, конечно, вызвана тем, что принцип бесовских писем, раз уж ты его придумал, действует сам собой, как лилипуты и великаны у Свифта, или медицинская и этическая философия "Едгина" или чудесный камень у Анстея. Дай ему волю — и пиши хоть тысячи страниц. Настроить разум на бесовский лад легко, но неприятно, во всяком случае — забавляет это недолго. От напряжения у меня как бы сжало дух. Мир, в который я себя загонял, говоря устами беса, был трухлявым, иссохшим, безводным, скрежещущим, там не оставалось ни капли радости, свежести, красоты. Я чуть не задохнулся, пока не кончил книгу, а если бы писал дальше, удушил бы читателей.
Кроме того, меня раздражало, что книга моя — такая, а не другая, хотя "другую" никто бы не смог написать. Советы беса-руководителя бесу-искусителю надо было бы уравновесить советами архангела ангелу. Без этого образ человеческой жизни как-то скособочен. Но даже если бы кто-то гораздо лучший, чем я, добрался до таких высот, каким слогом он бы писал, в каком стиле? Стиль и в самом деле неотторжим от смысла. Простой совет тут не годился бы, каждое слово должно издавать райское благоухание. А теперь не разрешают писать, как Трэерн, хотя бы вы и могли, — современная проза "функциональна" и потому утратила половину своих функций. (Честно говоря, "идеал стиля" предписывает не только "форму", но и "содержание".)
Годы шли, неприятные чувства забывались, я все чаще думал о разных вещах, о которых надо бы сказать через беса. "Писем" я твердо решил больше не писать, и в голове у меня вертелось что-то вроде лекции или беседы. Я то забывал ее, то вспоминал, как вдруг "Сатердей Ивнинг Пост" попросила меня что-нибудь дать, - и пистолет выстрелил.
К. С. Л.
Ад. Выпускной банкет бесов-искусителей. Ректор училища, д-р Подл, предложил выпить за здоровье гостей. Баламут, почетный гость, встал, чтобы провозгласить ответный тост:
«Ваше неподобие и вы, немилостивые господа!
Вошло в обычай на таких банкетах обращаться прежде всего к тем, кто только что окончил курс и вскорости начнет работу искусителя. Охотно подчиняюсь. Я помню, с каким трепетом ожидал первого назначения, и надеюсь — нет, уверен, — что каждый из вас немного волнуется сегодня. Путь открыт! Ад вам в помощь! Мы ждем от вас многого. Если же не дождемся, сами знаете, что будет.
Ни в коей мере не хотел бы угасить тот полезный, здравый страх, тот упорный ужас, который только подстегнет вас. Часто будете вы завидовать людям, которые как-никак забываются сном! Однако я все же приободрю вас, обрисовав нынешнюю ситуацию.
Наш многоунижаемый ректор в своей речи как бы просил прошения за скупость предложенных нам яств. Конечно, его вины здесь нет, но невозможно отрицать, что души, чьими муками мы питаемся, — самого низкого качества. Искусство лучших наших поваров не в силах придать им маломальский вкус.
Где Генрих VII, где Фарината, пускай хотя бы Гитлер? Тут было что поесть, было что истерзать! Какая злоба, какая жестокость, какой эгоизм — не хуже наших! А как отбивались! Огнем жгло…
Что же мы видим сейчас? Вот ели мы мэра со взятками. Не знаю, как вы, а я лично не обнаружил той зверской, страстной жадности, которая придает такой вкус воротилам прошлого столетия. Я убежден, что это — мелкий человечек, который глупо шутил, когда брал деньги, и глупо обличал нечестность, когда говорил речи, и тихо сползал сюда, к нам, сам того не замечая, — просто потому, что "все берут". Были тут и тушеные прелюбодеи. Нет, скажите мне, где в этой теплой тюре пламенная, яростная, буйная страсть? На мой вкус это бесполые дураки, которых занесло в чужую постель, — реклам насмотрелись, боялись старомодности, доказывали кому-то, что они "нормальны" или просто делать им было нечего. Честно сказать, меня, отведавшего Мессалины и Казановы, чуть не стошнило. Профсоюзный лидер под желтым соусом — получше, он все-таки принес немало вреда. Как-никак по его вине лилась кровь, люди голодали, тирания сменяла свободу — но что толку? Он почти и не думал об этих достойных целях. Не ими он жил. Партийная линия, собственный вес, а главное — рутина, рутина…
Но суть не в том. Да, поживиться нечем; однако, надеюсь, вы — не рабы чревоугодия. Посмотрим, нет ли других, более весомых достижений.
Прежде всего, смотрите, сколько тут всего! Качество — хуже некуда, зато такого количества душ (если это души) еще не бывало.
Мало того, казалось бы, такие души — нет, кляксы от душ — и губить не стоит; но ведь Враг почему-то решил, что их стоит спасать! Поверьте, решил. Молодые, неопытные искусители представить себе не могут, как мы крутились, как вертелись, чтобы изловить их.
Трудность именно в том, что они ничтожно мелки. Они, мерзавцы, такие тупые, такие пассивные, так зависят от среды! Буквально никак не доведешь их до той свободы выбора, при которой грех становится смертоносным. Заметьте, надо их довести — и все, дальше идти нельзя, там другая опасность, они могут раскаяться. А не доведешь — пойдут в лимб, ни в рай, ни в ад они не годятся. Не стали, говоря строго, людьми — что ж, опускайтесь ниже человека, многим даже нравится.
Выбирая то, что Враг назвал бы "дурным", существа эти почти (или совсем) не отвечают за свои действия. Им непонятно, откуда взялись и что означают нарушенные ими запреты. Совесть их невозможно отслоить от социума, от среды. Конечно, мы старались. чтобы язык еще больше все запутал — скажем, взятку они называют "чаевыми" или "подарком". Искуситель должен прежде всего превратить их выбор в привычку (достигается повторением), а потом, что очень важно, - в принцип, который они готовы отстаивать, Тогда все пойдет как по маслу. Простая зависимость от среды, — может ли кисель устоять? -- становится кредо, идеалом:
"Как все, так и я". Сперва они просто не видели запрета, теперь у них что-то вроде убеждений. Истории они не знают и зовут нравственный закон Врага "пуританским" или "буржуазным". Так в самой их сердцевине возникает плотный, твердый сгусток — они намеренно идут, куда шли, и отвергают соблазны. Сгусток невелик, они ничего не знают о нем (они вообще мало знают), это не пламя какое-нибудь (куда там, не хватит чувств, да и воображения!), он даже аккуратненький, скромненький, словно камешек. Однако дело свое он делает: наконец они по собственной воле отвергают так называемую благодать.
Итак, мы вправе сделать два оптимистических вывода: 1) улов очень велик — вкуса в нем нет, зато не грозит голод, и 2) мастерство наших искусителей стало поистине виртуозным. Но есть и третий, быть может, самый важный.
Душ, чьи разложение и гибель дают нам возможность если не пировать, то не голодать, — душ этих, повторю я, все больше, а вот великих грешников — все меньше. Все меньше людей с могучими страстями, всею силою воли стремящихся к тому, чего не любит Враг. Улов наш растет, но раньше мы бросили бы такую дрянь Церберу. Казалось бы, это прискорбно — на самом же деле все изменилось к лучшему. Хотел бы обратить ваше внимание на методы, с помощью которых мы этого добились.
Великие (вкусные) грешники — точно из того же теста, что и эти мерзкие твари, великие святые. Хорошо, вот такую мелочь и в рот не возьмешь. А каково Врагу? Для того ли Он создал людей, стал Одним из них, умер в муках, чтобы расплодились недочеловеки, годные лишь для лимба? Он хотел вывести породу богов, святых, таких, как Он. Да, нам невкусно, зато радость какая! Вы только подумайте, опыт Его не удался! Мало того, великие грешники приносят теперь гораздо больше пользы. Любой диктатор, что там — демагог, звезда экрана или эстрады ведет за собой тысячи тысяч. Нынешние малявки отдают все, что от них осталось, ему (ей), а значит, — нам. Вероятно, вскоре мы сможем заниматься считанными людьми.
Понимаете ли вы, как удалось нам превратить такое множество людей в нули без палочки? Это — не случайность. Это — ответ на самый дерзкий вызов, какой только был.
Разрешите напомнить, что творилось у них во второй половине прошлого века (как раз тогда я оставил частный искус и перешел на руководящую работу). Стремление к свободе и равенству начало приносить существенные плоды. Отменили рабство. Росла религиозная терпимость. Надо сказать, что в соответствующих движениях уже изначально были благоприятные элементы: атеизм, антиклерикализм, зависть, жажда мести, даже попытки воскресить язычество (достаточно глупые). Мы не сразу решили, как к этому относиться. С одной стороны, нам было противно — и сейчас противно, - что голодных накормят, с узников снимут цени. С другой стороны, приятно видеть столько неверия, обмирщения, ненависти. Как их не поддержать!
Благодаря Всенижнему, Отцу нашему, опасность мы предотвратили. Контрнаступление вели на двух уровнях. На глубоком — удалось развить и выявить то, что таилось в движении с самого начала: ненависть к личной свободе. Первым это обнаружил Руссо, которому поистине нет цены. Как вы помните, в его совершенной демократии разрешена только государственная религия, сохраняется рабство, а отдельному человеку говорят, что он, в сущности, хочет именно того, чего хотят власти. Исходя из этого, через Гегеля (еще один неоценимый помощник!) мы легко привели их и к нацизму, и к коммунизму. Даже в Англии мы немало сделали. Вчера я слышал, что человек там не может без разрешения срубить свое собственное дерево своим топором, распилить его своей пилой и построить сарай в своем саду.
Такова глубинная контратака. Однако вам, начинающим, никто не доверит работу на этом уровне. Вас приставят к частным лицам. Против них (или через них) вы будете действовать иначе.
Ключевое слово тут "демократия". Наши филологи хорошо поработали над человеческим языком, и вряд ли нужно предупреждать вас, чтобы вы не давали употреблять это слово в ясном, определенном значении. Они так не будут. Им в голову не придет, что это — название политической системы, точнее, системы голосования, весьма отдаленно связанное с тем, что вы пытаетесь им всучить. Конечно, нельзя допустить, чтобы они спросили, как Аристотель, что такое "вести себя демократично" — "угождать демократии" или "помогать ей сохраниться"? Если спросят, еще, неровен час, догадаются, что это совсем не одно и то же.
Итак, ключевое слово употребляем как заклинание, не иначе, если хотите — как ярлык. Они его очень любят. Как-никак они мечтают о том, чтобы с каждым обращались одинаково. Надо незаметно сдвинуть рычажок в их сознании — от мечты, от идеала к вере в то, что все на самом деле одинаковы, особенно ваш подопечный. Тогда он освятит любимым словом самое душепагубное (и самое мучительное) из человеческих чувств. Без всякого стыда, весьма довольный собой, он решится у вас на то, что иначе осудил бы. Как вы понимаете, я имею в виду чувство, которое рождает фразу: "А я не хуже тебя!"
Прежде всего уже хорошо, что он поставил во главу угла явную, беспардонную ложь. Дело не только в том, что это неправда, что он не лучше, не добрее, не умнее всех; дело в том, что он и сам в это не верит. Произнося такую фразу, никто не верит ей. Если бы кто верил, он бы так не сказал. Сенбернар не скажет этого болонке, ученый — невежде, красавица — дурнушке. Если выйти за пределы политики, на равенство ссылаются только те, кто чувствуют, что они хуже. Фраза эта именно и означает, что человек мучительно, нестерпимо ощущает свою неполноценность, но ее не признает.
Тем самым он злится. Да, его злит любое превосходство, и он отрицает его, отвергает. Если кто-то просто не такой, как он, ему обидно. Никто не имеет права иначе говорить, одеваться, развлекаться, есть. "Ах ты, как чистенько выговаривает! Ясно, загордился…", "Сосисок он, видите ли, не ест! Какой интеллигентный! Свой парень все бы лопал". Словом, что ж он, мерзавец, не такой, как я? Не-де-мо-кра-тич-но!
Явление это полезно, но ни в коей мере не ново. Люди знали его тысячи лет под именем зависти. Те, кто замечал это в себе, стыдились. Те, кто не замечал, осуждали в других. Нынешняя ситуация хороша тем, что вы можете это освятить — сделать приличным, даже похвальным — при помощи вышеупомянутого заклинания.
Тогда всякий, кто чувствует себя хоть в чем-то ниже других, сможет откровенно и успешно тянуть всех вниз, на свой уровень. Мало того, те, кто стал (или способен стать) похожим на человека, тут же одумаются, испугавшись, что это недемократично. Я знаю из надежных источников, что молодые существа нередко подавляют вкус к классической музыке или хорошей литературе, чтобы он не помешал !быть как люди"; те же, кто хотел бы стать честными или чистыми (а Враг им помог бы), сдерживают себя, чтобы не отличаться от других, не выделяться, не выставляться, не выпендриваться. Неровен час, станешь личностью. Какой ужас!
Прекрасно выразила это одна молодая особа, взывавшая недавно к Врагу: "Помоги мне стать нормальной и современной!" Нашими стараниями это значит: "Помоги мне стать потаскухой, потребительницей и дурой!"
Недурны и отходы производства. Те, кто не желает "быть как все", "… как люди", "стать нормальным", "вписаться" и т.п. (их все меньше), становятся наконец гордецами и безумцами, какими их всегда и считали. Подозрительность часто создает предмет своих подозрений: "Что бы я ни сделала, меня сочтут ведьмой (или "шпионом"). Так и так пропадать, лучше уж я и впрямь…" Получаем мы интеллигенцию очень малочисленную, но чрезвычайно полезную.
Но это — отходы, не более. Главное же в том, что повсеместно и неуклонно растет недоверие, а там и ненависть к какому бы то ни было превосходству. Люди вынести не могут, что кто-то честнее, культурнее, умнее или образованнее их. Приятно смотреть, как демократия (заклинание) выполняет для нас ровно ту же работу, которую выполняли древнейшие диктатуры, и теми же самыми методами. Надеюсь, вы помните, что один греческий диктатор (тогда их называли тиранами) послал гонца к другому за советом — как править людьми? Второй диктатор повел гонца в поле и сбил тростью все колосья, которые были выше прочих. Мораль ясна: не разрешай никому выделяться. Не оставляй в живых того, кто умнее, смелее, лучше, даже красивее остальных. Уравняй всех, пусть будут рабами, нулями, ничтожествами. Тогда приходилось отрубать голову, теперь все идет своим ходом. Колосья пониже сами откусят голову у высоких. Что там, высокие откусят себе голову, только бы не выделяться!
Я уже говорил, что погубить начисто эту мелочь, которую и людьми не назовешь, — дело трудное и кропотливое. Но если не жалеть сил и стараний, результат обеспечен. Казалось бы, великих грешников губить легче. Это не совсем так — они непредсказуемы. Забавляешься ими лет семьдесят, а на семьдесят первый, глядь, Враг и выхватит их из-под носа! Дело в том, что они могут покаяться. Они знают, в чем виноваты. Они готовы отринуть ради Врага все и всяческие условности, как отринули прежде ради нас. Изловить осу труднее, чем застрелить в упор слона, но, если промахнешься, слон причинит больше огорчений.
В этом многообещающем краю принцип "Я не хуже тебя" уже проник в систему образования. Насколько — сказать пока не решусь, да это и неважно. Уловив тенденцию, легко предсказать, что выйдет, особенно с нашей помощью. Нынешнее образование стоит на том, что тупиц и лентяев нельзя унижать, другими словами, — нельзя, чтобы они догадались, что хоть в чем-то отличаются от умных и прилежных. Какое бы то ни было отличие надо скрывать. Как ? На разных уровнях — по-разному. На выпускных экзаменах в университете вопросы ставят так, чтобы ответил каждый. На вступительных — так, чтобы каждый мог поступить в университет, независимо от того, намерен ли он пользоваться высшим образованием. Школьникам, которым не по уму грамматика или арифметика, позволяют заниматься тем, чем они занимались дома, — скажем, лепить куличики и называть это "моделированием". Главное, никак и ничем не намекнуть, что они отличаются от тех, кто учит уроки. Какой бы чепухой они ни занимались, надо относиться к ней "так же серьезно" (в Англии удалось внедрить этот оборот). Мало того, успевающих учеников скоро будут оставлять на второй год, чтобы не травмировать прочих (Вельзевул немилостивый, что за слово!). В общем, дурак имеет право учиться вместе с ровесниками, а мальчик, способный понять Эсхила или Данте, пусть слушает, как он читает по складам: "Кош-ка си-дит на о-ко-шке".
Короче говоря, когда демократический принцип ("Я не хуже…") внедрится как следует, можно рассчитывать на то, что образования вообще не будет. Исчезнут все резоны учиться и страх прослыть неученым. Тех немногих, кто все-таки жаждет знания, поставят на место, чтобы не высовывались. Да и учителям (точнее, нянькам) будет не до них — сколько кретинов надо подбодрить, сколько тупиц утешить! Нам больше не придется пестовать в людях самодовольство и невежество. Сами управятся.
Конечно, выйдет это лишь в том случае, если все школы будут казенными. Но тут беспокоиться не надо, уравниловка свое сделает. Налоги успешно уничтожат тот самый слой, тех людей, которые шли на жертвы, чтобы дать детям образование. Гибель этого слоя тесно связана с вышеупомянутым принципом. В сущности, именно он дал почти всех ученых, философов, богословов, медиков, художников, скульпторов, архитекторов и поэтов. Вот уж поистине целый сноп высоких колосьев! Как заметил один английский политик, "великие люди демократии не нужны".
Незачем спрашивать его, что он имеет в виду: "не нуждается" в них демократия или "не хочет, чтобы они были". Однако нам с вами следует в этом разобраться — ведь тут снова встает вопрос, заданный Аристотелем.
У нас в аду были бы очень рады, если бы сгинула демократия в узком, политическом смысле слова. Как любая форма правления, она нередко работает на нас — но реже, чем все другие. А вот в нашем, бесовском смысле ("как люди…", "не хуже тебя") она прекрасно справится с политической демократией.
Демократия в низшем смысле слова (так называемый "демократический дух") созидает нацию без великих, нацию недоучек, неустойчивых нравственно, так как их еще в детстве распустили, начисто лишенных воли, так как с ними всю жизнь носятся, и чрезвычайно самоуверенных (невежество + лесть). Именно это нам и требуется. Когда такая нация столкнется с другой, где дети в школе трудились, дарование вознаграждалось, невеждам слова не давали, может выйти только одно…
Недавно некая демократия удивилась, что русские обогнали ее в астронавтике. Какой пленительный образчик человеческой слепоты! Если все работает на уравниловку, откуда взяться выдающимся ученым?
Мы должны способствовать тому поведению, тем привычкам, той направленности ума, которые так милы демократии, ибо именно они, если дать им волю, и разрушат демократию. Вы спросите, почему же люди этого не видят? Хорошо, читать Аристотеля — недемократично, но уж Французская революция могла подсказать, что поведение, любезное аристократам, разрушило аристократию. Примените это к своей форме правления — и все.
Однако я не хотел бы кончать на этой ноте. Ни в коем случае нельзя поддаваться заблуждению, которое мы прилежно пестуем в сознании наших жертв, — мысли о том, что судьба наций важнее, чем судьба отдельной души. Нам нужно, чтобы свободных стран становилось все меньше, рабовладельческих — все больше, не потому, что это приятно, а потому, что это вернее губит души. Только отдельный человек может спастись или погибнуть, стать сыном Врагу или пищей нам. Перевороты, войны, голод хороши лишь как средство, цель — злоба. Принцип "я не хуже тебя" прекрасно разрушает свободные сообщества, но, хорош он и как цель: такое состояние души заведомо исключает смирение, милость, радость, благодарение и благоговение, — словом, перекрывает едва ли не все дороги к Врагу…
А теперь перейдем к самому приятному. Мне выпала честь предложить от вашего имени тест за Самого Всенижнего и за наше училище. Наполним бокалы. Но что я вижу? Что за дивный запах? Не ошибся ли я? Беру обратно все мои сетования. Несмотря ни на что, в наших погребах есть фарисейское, самого высшего сорта. Прекрасно, прекрасно… Нет, просто, как в старое, доброе, время! Втяните этот запах, господа! Посмотрите вино на свет! Знаете ли вы, как его делают? Чтобы получился такой букет, загоняют в одну бочку фарисеев разного типа — тех, кто особенно ненавидел друг друга на земле. Одни пометались на правилах, мощах и четках, другие — на унылой суровости и мелких, ритуальных отказах (от карт, от вина, от театра). Зато и те и другие уверены в своей праведности, а разница между их воззрениями и тем, чего хочет Враг, почти бесконечно велика. Живой в их вере была лишь ненависть к другим исповеданиям; брань — их благовествование, клевета — их псалом. Как ненавидели они друг друга там, где светит солнце! Насколько больше ненавидят теперь, когда соединены навеки! Очутившись вместе, они так удивились, так разозлились, нераскаянная злоба так растравила их, что напиток — поистине огненный. Такой, понимаете ли, темный пламень. Худо нам будет, друзья мои, когда исчезнет с земли то, что большинство людей зовет "религией"! Явление это поставляет нам прелюбопытнейшие, превосходнейшие грехи. Изысканный цветок нечестия растет лишь под сенью святости. Нигде не пожинаем мы столько, сколько на ступенях алтаря.
Ваше темнейшество, ваши неподобия и вы, немилостивые господа, выпьем же за наше адоспасаемое училище!»
В этом многообещающем краю принцип "Я не хуже тебя" уже проник в систему образования. Насколько — сказать пока не решусь, да это и неважно. Уловив тенденцию, легко предсказать, что выйдет, особенно с нашей помощью. Нынешнее образование стоит на том, что тупиц и лентяев нельзя унижать, другими словами, — нельзя, чтобы они догадались, что хоть в чем-то отличаются от умных и прилежных. Какое бы то ни было отличие надо скрывать. Как ? На разных уровнях — по-разному. На выпускных экзаменах в университете вопросы ставят так, чтобы ответил каждый. На вступительных — так, чтобы каждый мог поступить в университет, независимо от того, намерен ли он пользоваться высшим образованием. Школьникам, которым не по уму грамматика или арифметика, позволяют заниматься тем, чем они занимались дома, — скажем, лепить куличики и называть это "моделированием". Главное, никак и ничем не намекнуть, что они отличаются от тех, кто учит уроки. Какой бы чепухой они ни занимались, надо относиться к ней "так же серьезно" (в Англии удалось внедрить этот оборот). Мало того, успевающих учеников скоро будут оставлять на второй год, чтобы не травмировать прочих (Вельзевул немилостивый, что за слово!). В общем, дурак имеет право учиться вместе с ровесниками, а мальчик, способный понять Эсхила или Данте, пусть слушает, как он читает по складам: "Кош-ка си-дит на о-ко-шке".
Короче говоря, когда демократический принцип ("Я не хуже…") внедрится как следует, можно рассчитывать на то, что образования вообще не будет. Исчезнут все резоны учиться и страх прослыть неученым. Тех немногих, кто все-таки жаждет знания, поставят на место, чтобы не высовывались. Да и учителям (точнее, нянькам) будет не до них — сколько кретинов надо подбодрить, сколько тупиц утешить! Нам больше не придется пестовать в людях самодовольство и невежество. Сами управятся.
Конечно, выйдет это лишь в том случае, если все школы будут казенными. Но тут беспокоиться не надо, уравниловка свое сделает. Налоги успешно уничтожат тот самый слой, тех людей, которые шли на жертвы, чтобы дать детям образование. Гибель этого слоя тесно связана с вышеупомянутым принципом. В сущности, именно он дал почти всех ученых, философов, богословов, медиков, художников, скульпторов, архитекторов и поэтов. Вот уж поистине целый сноп высоких колосьев! Как заметил один английский политик, "великие люди демократии не нужны".
Незачем спрашивать его, что он имеет в виду: "не нуждается" в них демократия или "не хочет, чтобы они были". Однако нам с вами следует в этом разобраться — ведь тут снова встает вопрос, заданный Аристотелем.
У нас в аду были бы очень рады, если бы сгинула демократия в узком, политическом смысле слова. Как любая форма правления, она нередко работает на нас — но реже, чем все другие. А вот в нашем, бесовском смысле ("как люди…", "не хуже тебя") она прекрасно справится с политической демократией.
Демократия в низшем смысле слова (так называемый "демократический дух") созидает нацию без великих, нацию недоучек, неустойчивых нравственно, так как их еще в детстве распустили, начисто лишенных воли, так как с ними всю жизнь носятся, и чрезвычайно самоуверенных (невежество + лесть). Именно это нам и требуется. Когда такая нация столкнется с другой, где дети в школе трудились, дарование вознаграждалось, невеждам слова не давали, может выйти только одно…
Недавно некая демократия удивилась, что русские обогнали ее в астронавтике. Какой пленительный образчик человеческой слепоты! Если все работает на уравниловку, откуда взяться выдающимся ученым?
Мы должны способствовать тому поведению, тем привычкам, той направленности ума, которые так милы демократии, ибо именно они, если дать им волю, и разрушат демократию. Вы спросите, почему же люди этого не видят? Хорошо, читать Аристотеля — недемократично, но уж Французская революция могла подсказать, что поведение, любезное аристократам, разрушило аристократию. Примените это к своей форме правления — и все.
Однако я не хотел бы кончать на этой ноте. Ни в коем случае нельзя поддаваться заблуждению, которое мы прилежно пестуем в сознании наших жертв, — мысли о том, что судьба наций важнее, чем судьба отдельной души. Нам нужно, чтобы свободных стран становилось все меньше, рабовладельческих — все больше, не потому, что это приятно, а потому, что это вернее губит души. Только отдельный человек может спастись или погибнуть, стать сыном Врагу или пищей нам. Перевороты, войны, голод хороши лишь как средство, цель — злоба. Принцип "я не хуже тебя" прекрасно разрушает свободные сообщества, но, хорош он и как цель: такое состояние души заведомо исключает смирение, милость, радость, благодарение и благоговение, — словом, перекрывает едва ли не все дороги к Врагу…
А теперь перейдем к самому приятному. Мне выпала честь предложить от вашего имени тест за Самого Всенижнего и за наше училище. Наполним бокалы. Но что я вижу? Что за дивный запах? Не ошибся ли я? Беру обратно все мои сетования. Несмотря ни на что, в наших погребах есть фарисейское, самого высшего сорта. Прекрасно, прекрасно… Нет, просто, как в старое, доброе, время! Втяните этот запах, господа! Посмотрите вино на свет! Знаете ли вы, как его делают? Чтобы получился такой букет, загоняют в одну бочку фарисеев разного типа — тех, кто особенно ненавидел друг друга на земле. Одни пометались на правилах, мощах и четках, другие — на унылой суровости и мелких, ритуальных отказах (от карт, от вина, от театра). Зато и те и другие уверены в своей праведности, а разница между их воззрениями и тем, чего хочет Враг, почти бесконечно велика. Живой в их вере была лишь ненависть к другим исповеданиям; брань — их благовествование, клевета — их псалом. Как ненавидели они друг друга там, где светит солнце! Насколько больше ненавидят теперь, когда соединены навеки! Очутившись вместе, они так удивились, так разозлились, нераскаянная злоба так растравила их, что напиток — поистине огненный. Такой, понимаете ли, темный пламень. Худо нам будет, друзья мои, когда исчезнет с земли то, что большинство людей зовет "религией"! Явление это поставляет нам прелюбопытнейшие, превосходнейшие грехи. Изысканный цветок нечестия растет лишь под сенью святости. Нигде не пожинаем мы столько, сколько на ступенях алтаря.
Ваше темнейшество, ваши неподобия и вы, немилостивые господа, выпьем же за наше адоспасаемое училище!»
Не могу поверить что две части книги совместят.. уроды, а не сценаристы!
можно маленькую поправочку? пятая хроника называется " "Покоритель зари" или плаванье на край света" )
Спасибо большое за пост, много нового для себя узнала)
Посетите также мою страничку
nvspwiki.hnue.edu.vn/index.php?title=Th%C3%A0nh... открытие физическим лицом счетов в иностранных банках физическими лицами
33490-+