Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это зачтется!
На вчерашнем аукционе Sotheby's в Лондоне самым дорогим лотом оказался «Портрет мужчины в красном шарфе» Хаима Сутина. Хаима Сутина (Haim Sutin) на родине знают мало, зато хорошо знают на Западе. Сумасшедший художник, выходец из нищего захолустного местечка, сегодня запредельно дорог. На аукционах "Кристи" в начале 90-х годов цены на работы Сутина измерялись миллионами долларов. В числе его поклонников (и счастливых обладателей его картин) - Изабелла Росселлини, семья Чаплина, семья издателя Галлимара, потомки Шагала, Фрэнсис Форд Коппола. Художник русского происхождения, родившийся под Могилевым, умер в полной нищете в Париже в 1943 году.
Портрет ушел на Sotheby's за $17,2 млн. Картину выставила на торги Дороти Черри, вдова соучредителя страховой компании Humana Inc. А купила самую дорогую картину неизвестная дама. Оценочная стоимость полотна не превышала $10 млн. Это абсолютный рекорд для картин художника. В прошлом году на торгах Christie's его «Говяжья туша» была продана за 7,8 млн. фунтов стерлингов. Как считают эксперты, оно создано под влиянием знаменитой картины Рембрандта «Бычья туша» (1655).
Биография Сутина объясняет, почему художника так привлекали мясные туши. Картины можно посмотреть ниже.
Биография
Под Рождество 1943 года в оккупированном немцами Париже состоялся странный многодневный бал. Он начался в доме Коко Шанель, а закончился - у художника Хаима Сутина. Это была странная затея: "победители скуки" - Коко Шанель, художник и поэт Макс Жакоб, звезда довоенного кино Мишель Морган, художники Мак-Эвой, Жан Гранпьер и другие - решили устроить грандиозный рождественский праздник. Весь цвет парижской богемы собирался в нем участвовать. Немцы их особенно не трогали - высший свет есть высший свет. У Шанель публика собралась самая изысканная. В каждом доме задерживались не больше часа, чтобы успеть за несколько дней обойти всех участников соревнования. У очередного аристократа с улицы Осенор гости были еще важнее - родовая аристократия, каким-то чудом уцелевшая после всех буржуазных революций. В следующий дом - к Андре Руссену - пришли дамы, закутанные в меха, точно дыни в теплые тряпки, чтобы дозрели. Четвертый бал давал художник Томмазо, выходец из разорившейся генуэзской банкирской семьи. Потом шел черед художника Кислинга - друга Сутина. А потом гости добрались и до жилища Хаима.
Двери открыл сам хозяин. Шумная компания, толкаясь и веселясь, втиснулась через узкий проход в коридор. Во всем доме горело лишь несколько свечей.
Гости попритихли. Казалось, что попали в дом покойника. Княгиня Орловская (более известная как художница Ханна Орлова) отворила дверь в огромную залу. И замерла. Во главе стола, где должна была бы сидеть она, восседала ее служанка, старуха Матильда из Сен-Пре, которую Сутин однажды рисовал. Кто-то из гостей узнал своих слуг. Потомки итальянских банкиров и французских дворян остолбенели: за столом одного из известнейших в Европе художников сидели обитатели парижского дна. Служанки, пыльные булочники, заскорузлые старушки в мятых передниках, поварята. В качестве единственного угощения на зимнем столе стояли роскошные красные гладиолусы.
При виде осанистых господ и элегантных дам обитатели парижского дна ничуть не оробели, лишь немного потеснились. Посреди этого отребья восседал хозяин дома и улыбался. Он словно вернулся в мир своего детства - в мир разносчиц молока, прачек, поварих - в захолустное местечко Смиловичи, где-то между Витебском и Вильнюсом, в дом отца, синагогального служки Боруха Сутина.
До сих пор во многих энциклопедиях мира в статьях про французского живописца Хаима Сутина местом его рождения называют Вильнюс. Застенчивость Сутина породила этот миф. Дело в том, что название "Смиловичи" жителю Парижа ничего не говорило. Чтобы не нарываться на бесконечные вопросы: "А это где? не в Африке ли часом?", стеснительному провинциалу пришлось упростить реалии своего прошлого.
На его родине глубокие старцы, еще помнившие свое обучение в иешивах, рассказывали, что этот городишко казался местом наказания. Здесь практически не бывало чужаков и пришельцев. Никаких развлечений - кроме криков и ругани - в Смиловичах тоже не знали. Синематограф до городка не дошел, изобретением Гутенберга практически не пользовались, новости передавались "беспроволочным телеграфом". Основной достопримечательностью селения была пожарная башня, изукрашенная надписями на идиш. Ее не уничтожила даже война. Местные мальчишки забирались на нее и смотрели вдаль. Все, что было за линией горизонта, представлялось недостижимым и опасным.
Казалось бы, незначительные детали и подробности навеки канувшего в Лету быта. Однако именно они, да еще местечковые страхи и опасности, обрушившиеся на голову впечатлительного юноши, сделали из Сутина великого художника.
Он родился 13 января 1893 года. Ему дали имя в честь деда. В семнадцать лет Хаим поступил в услужение к известному виленскому адвокату Рубинлихту. Именно он первым обратил внимание на рисунки юноши. Неизвестно, чем он пленился в тех набросках, - большая их часть утеряна. В каталоге аукциона "Кристи" за 80-е годы представлены лишь два рисунка вильнюсского периода - что-то вроде подражания Коро. Адвокат дал Хаиму рекомендательное письмо в Виленское иудаистское общество поощрения художеств. А уж там его убедили ехать в Париж - учиться на художника.
Только огромное расстояние, отделявшее Париж от Вильнюса, помешало бедному юноше, не знающему языка, сбежать обратно к своему хозяину-адвокату. Первые месяцы в Париже были для него адом. Поначалу пришлось подрабатывать натурщиком: неведомые молодые люди с замысловатыми фамилиями Фужита, Кислинг, Фриш преобразовывали его тело в линий, полутона и тени. Но зато он общался с самыми настоящими художниками! Именно тогда он познакомился со своим земляком, скульптором и графиком, выходцем из белорусского местечка Осипом Цадкиным. Цадкин предложил Хаиму делить с ним мастерскую.
Мастерская находилась в подвале старого четырехэтажного дома рядом со сквером на улице Вожирар - неподалеку от знаменитых парижских боен. Забравшись на крышу, Сутин подолгу смотрел, как дюжие работники волокут упирающихся животных в специальное помещение, откуда затем выносят страшные кровавые туши.
"Освежеванная туша", 1924 год
Узнав, за чем именно часами наблюдает его юный друг, Цадкин привел Хаима к Пикассо, послушать его рассказы про бой быков в Испании. Прежде Сутин не представлял себе, что человек и бык могут схватиться на равных. "Если бы я не смог стать художником, я бы стал тореадором", - говорил он. Надо сказать, от дружбы с Пикассо его вовсю отговаривали, и не кто-нибудь, а Гийом Аполлинер. "Никогда с ним не связывайся, - поучал он Сутина, - каждый его друг кончает жизнь самоубийством".
Из мемуаров Цадкина следует, что именно он рассказал о Сутине Модильяни. Дело было в кофейне на Монмартре. Модильяни, вдребезги пьяный, тут же захотел посмотреть работы Сутина. Как вспоминал Цадкин, они ввалились к нему в подвал и застыли от изумления. Сутин стоял голый перед холстом и смотрел на него любовно, словно это была девушка. Потом он бережно взял кисть и нанес два-три сильных и ровных мазка на поверхность холста. Эффект был поразительный - будто на холст попала струя крови. Ощущение было настолько сильным, что Модильяни закричал. Потом Хаим обозначил вокруг этой "рваной раны" контуры человеческого тела, затем водрузил ему на голову нечто несуразное, похожее на цилиндр, который через мгновение превратился в белый колпак поваренка. Модильяни задрожал и вскрикнул: "Тебе нужна девушка, Хаим, иначе ты пропадешь!"
Модильяни притащил его к себе в мастерскую, заставил позировать, потом предложил ему пожить на улице Жозеф-Бара у его друга поэта Леопольда Зборовского, который продавал картины Модильяни. Правда, жена Зборовского Анна невзлюбила Хаима и запретила приводить его в дом. В отместку Модильяни нарисовал портрет Сутина прямо на двери ее квартиры.
Хаим стал легендарной личностью среди обитателей Монпарнаса именно из-за этой двери. Его портрет пытались оттереть, выжечь, выскоблить, в конце концов дверь сняли с петель и выставили на продажу. Ее купил какой-то сумасшедший мануфактурщик, любитель постимпрессионистов Люсьен Map. А через десять лет продал - она стоила в тысячу раз больше. Ее новым владельцем оказался арабский шейх.
А. Модильяни. Портрет Хаима Сутина. 1915 год.
С легкой руки Модильяни Хаиму позировали прехорошенькие натурщицы. Самой утонченной и красивой была Люния Чековская, затем шла Беатрис Хестингс - знаменитая укротительница пьяных художников, соблазнительная, властная и эксцентричная подруга Модильяни (Беатрис могла, например, развлечения ради пройтись в какой-нибудь немыслимой шляпке, с корзиной, полной живых уток). И наконец, некая продавщица цветов с площади Пигаль по имени Руфь. Она была непомерно толста и выглядела лет на сорок старше Сутина. Ее Хаим любил особенно. И за то, что она такая толстая, как женщины из его детства, и за то, что беспрестанно шутила, переиначивая невинные выражения в похабщину. Говорили, что именно Руфь лишила Хаима невинности.
Странный он был человек. Кто-то пустил слух, что Хаим не женится, потому что не может любить нормальных женщин. Якобы художник Кислинг видел, как Хаим целовал и гладил каменную статую, когда в студии никого не было. Правда это или нет, кто знает? Художники все немного чокнутые.
По свидетельству натурщицы Полетт, Сутин страдал лунатизмом. Однажды Модильяни запер Полетт и Хаима в его подвале, подсунув под дверь палитру с красками и три куска картона, на одном из которых было написано: "Либо рисуйте, либо занимайтесь любовью". Бедный Сутин от смущения лег не раздеваясь на диван и заснул. Ночью он разбудил Полетт, велел ей раздеться, разделся сам - и они стали танцевать. Танцевали почти в полной темноте, без единого звука, лишь тихо шаркали босые подошвы об пол. Полетт рассказывала, что ей казалось, будто Хаим спит.
У него было небольшое психическое отклонение - он испытывал болезненное влечение к красному. При виде окровавленных мясных туш Хаим впадал в экстатическое оцепенение. Об этом вспоминают многие его биографы и друзья. Патологическая любовь к красному породила его неповторимую манеру письма - что бы ни изображал Сутин, это напоминало выворачиваемое наружу чрево, словно живое тело разрывает рог быка или некий инстинкт, призванный природой не уберечь, а уничтожить человека.
Да, он определенно был странный человек.
Однажды утром бездыханного Сутина нашли в мусорном ящике. Дворник, обнаруживший находку, вызвал полицию. Выяснилось, что это не труп, а мертвецки пьяный Хаим. В участке за чашку кофе и булочку Сутин нарисовал портрет начальника полиции. Полицейский чин оказался нежным человеком, тонким ценителем живописи. Он увидел в нищем алкоголике гения.
В начале 20-х, когда Франция переживала эйфорию победы над Германией, и, казалось, все самое страшное осталось позади, изображения огромных окровавленных туш принесли Сутину признание. Сам Хаим толком не отдавал себе отчета, откуда взялась эта слава. Его картины стали хорошо продаваться. Он завел собственную студию на площади Клема, откуда открывался удивительный вид на Сену - он напоминал ему вид на Двину, реку его детства.
Он стал бороться с собственной славой непомерным чудачеством. Если кто-то держал в доме кошек, то Хаиму взбрело в голову держать старушек. В его доме появились какие-то невообразимые бабули, про которых он говорил, что это его дальние родственницы - какие-то кухарки, будто только-только сошедшие с его полотен. Одни говорили, что он с ними спит, другие - что он их только рисует...
В отличие от Шагала Сутин никогда не пытался выразить любовь к своей родине в живописи. Ему будто бы претила сама возможность писать нечто идиллическое. Собственная биография для него началась ровно с того момента, когда он осознал, может быть несколько шизофренически, угрозу, нависшую над миром, и чудовищную силу инстинкта, толкающего человека к смерти.
Начало войны застало Сутина в Париже. Он не уехал, как Шагал, Цадкин и многие другие его друзья. Он словно дожидался апокалипсиса, который предрекали его же собственные картины.
Он умер через восемь месяцев после того памятного рождественского бала, в августе 1943 года, на операционном столе. От опухоли, которая съела его мозг. Ему было пятьдесят лет. Наверное, тогда, под Рождество, он предчувствовал близкий конец и хотел вернуться туда, куда ему уже не было дороги, - на родину, в детство, к тем нищим и убогим, кого он всю жизнь рисовал и чья бедность в конце концов принесла ему деньги и славу. Странный был человек.
(Источник информации: журнал "Культ Личностей", январь/февраль 2000)
И это тоже о нем Ванкарем НИКИФОРОВИЧ (Чикаго) ХУДОЖНИК, РИСОВАВШИЙ СУДЬБУ
Хаим Сутин по праву является одним из величайших мастеров изобразительного искусства 20 века, он из тех, кто определяет его мятежные искания, внутренний духовный протест против кровавой мясорубки, уничтожившей миллионы и миллионы человеческих жизней и заставившей пересмотреть привычные представления о прекрасном.
Хаим был десятым ребенком в бедной еврейской семье Сары и Соломона Сутиных. Отец хотел, чтобы сын, как и он сам, выучился на портного. Но маленький Хаим очень рано ощутил неодолимое стремление рисовать, стать художником. И хотя стремление изображать человеческие фигуры не поощрялось хасидской традицией, Хаим в детские годы рисует очень много. Подростком он уезжает в Минск и учится у художника-педагога Кругера, затем переезжает в Вильно, занимается там в художественной школе, а в 20 лет вместе с другом Мишей Кикоиным рискует переехать в Париж - город мечты всех художников мира.
Жизнь в Париже складывалась у Хаима Сутина чрезвычайно трудно. Полуголодное существование двух друзей, ради Парижа оставивших свои еврейские местечки. Зато живут они в районе Монпарнас, посещают занятия в знаменитой Ecole des Beaux-Arts, целыми днями пропадают в Лувре. Молодой художник, изучая классику, потрясенный тем, что принесла людям тогда Первая мировая война, напряженно ищет себя, свою манеру. Cлишком рано он вполне познал, что такое нищета, лишения, страдания. Отсюда и стремление высказать в своих полотнах боль. Свою боль и боль многих.
В ранних работах Хаима Сутина - "Натюрморт с селедками" (1916 г.), "Пейзаж с домом и садом вблизи Парижа" (1918 г.) и других еще читается сильное влияние французских импрессионистов: они как бы "правильные" и по композиции, и по колористической гамме. Сравнительно "спокойный", написанный в 1918 году его "Автопортрет" передает внутреннюю сосредоточенность персонажа, пытливый взгляд, стремящийся разгадать себя. В "Красных гладиолусах" (1919 г.) сохранены все черты традиционного натюрморта, но уже ощущается нарушение традиционной изобразительной эстетики букета цветов - полотно вызывает какое-то тревожное волнение.
Автопортрет.
Гладиолусы. 1919 год.
Хаим Сутин. "Натюрморт с фруктами", 1924 год. Галерея Cazeau-Beraudiere
Туша. 1925 год.
Хаим Сутин. Натюрморт с супницей.
А в написанной в том же году картине "Ребенок с куклой" уже заявлено именно его, Хаима Сутина, неповторимое стремление уйти от установившихся приемов. "Да, я вот такая", - словно говорит эта девочка, смотрящая на нас с немым укором за все несчастья, которые выпадут на ее долю в будущем. Странно вписанное в композицию изломанное кресло только подчеркивает эту типичную для Сутина, я бы сказал, страдающую объемность. Такая суперпсихологизация портретируемого и в какой-то степени даже среды и станет потом одной из главных черт творчества Хаима Сутина.
Его портреты разных лет объединяет стремление разгадать тайну персонажа, передать его психологическое состояние в нелегкие моменты глубокого раздумья, отчаяния, терзаний души. В картинах "Мужчина в зеленом костюме", "Старик", "Мужчина с длинным носом" именно такая, на первый взгляд, нереалистическая стилистика помогает понять загадку характера, вызывает определенное отношение к персонажу и сочувствие к его нелегкой судьбе.
Хаим Сутин, "Женщина, опирающаяся на кресло", 1919 год
Хаим Сутин. "Кондитер". 1927г.
Своеобразный рассказ о нелегкой женской судьбе, рассказ, во время которого трудно сдержать слезы, как бы читается в эмоционально насыщенном портрете Хаима Сутина "Женщина в красном" (1923 г.). На первый взгляд, это стилистика обнаженного реализма, но сколько в ней скрыто настоящей поэзии! Еще один яркий пример - портрет Мадлен Кастан (1929 г.) с удивительной гаммой черного и красного и с загадочным, полным тоски и грусти взглядом женщины. Невольно вспоминается написанное после: "А в глазах тоска такая, как у птиц..." В картине "Женщина в профиль" (1937 г.) мы на себе почти физически ощущаем пронзительный взгляд героини, хотя она смотрит не на нас, а в сторону. Светлая цветовая гамма и своеобразное любование портретируемыми характерны для серии Хаима Сутина, где он рисует мальчиков-кондитеров. А в его портретах юношей в красных костюмах уже слышится и крик, и такая близкая автору и не скрываемая им мольба о лучшей доле.
Хаим Сутин. "Рассыльный из "Максима". 1925г.
Кричат многие полотна Хаима Сутина, раскрывая вовсе не радостные проявления жестокой и трагической жизни. Такое мировосприятие художника постепенно переходит и в его натюрморты. Разве не последний предсмертный крик зарезанной курицы слышен в работе "Курица и помидоры" (1925 г.)? Живописная экспрессия, подчеркнутая крупными мазками и оригинальной композицией, потрясает в картине "Голова и тело коня" (1923 г.). Мы опять-таки почти физически видим и чувствуем предсмертные судороги убиваемой лошади - то, что до Сутина было непередаваемо в этом жанре. Его работа "Олень на красном фоне" (1924 г.) снова вызывает поэтические ассоциации, вспоминаются строки замечательного белорусского поэта Алексея Пысина: "Дайте моему оленю жить под веткой доброты".
В многочисленных картинах Хаима Сутина, где натурой являются разделанные туши мяса, убитые зайцы, курицы, индюки, звучит явно полемический протест, связанный с отходом от приемов традиционной эстетики любования линиями и формой животных. Художник постоянно подчеркивает обнаженную фактурность натуры, иногда грубую и неэстетичную, вовсе не такую красивую в традиционном понимании. И в этом Хаим Сутин видит изначальный трагизм, заложенный во всем живом и сущем, поднимаясь до глубоких философских обобщений. Многие исследователи говорят о своеобразном предчувствии художником в этих работах трагедии Холокоста. Как в "Белом распятии" Марка Шагала. Характерна в этом смысле его внутренняя полемика с самим Рембрандтом. Используя композицию далеко не спокойной, как все у Рембрандта, его картины "Зарезанный бык", написанной в 1655 году, Хаим Сутин через 270 лет создает свой парафраз - "Туша мяса", полотно, эмоционально кричащее и фактурно, и по колориту, и по технике исполнения.
В последние годы искусствоведы выделяют специальное полемическое направление в изобразительном искусстве, называя его дегероизацией. Имеются в виду работы художников, в которых с точки зрения напластования времени и сегодняшнего дня переосмысливаются классические темы, сюжеты, композиции и даже технические приемы. К сожалению, говоря об этом приеме, часто забывают, что одним из первых активно применял его в живописи Хаим Сутин. Сравним, например, портреты отдыхающих женщин Густава Курбе (1857 г.) и Хаима Сутина (1934 г.). Вроде бы та же композиция, но у Сутина совсем нет, как у Курбе, немного напыщенного и ложного изящества лежащей на траве женщины. Его персонаж - земной и психологически наполненный, в реальных фактурных красках - красота и эстетика нового времени. "Кафедральный собор в Шатре" у Камиля Коро (1830 г.) - почти фотография, строгая и безжизненная. Зато сколько жизни и реальных эмоций в восприятии того же собора у Хаима Сутина (1933 г.)! В нарушении строгости архитектурных линий, в оригинальной цветовой гармонии у Сутина - свое, более убедительное, чем у классика, очарование. А вот его "Женщина, входящая в воду" (1931 г.). Такой же сюжет и такая же композиция опять-таки у Рембрандта ("Купание Хенрики", 1655 г.). Но женщина Сутина - земная, реальная; художник подчеркивает не красоту ее тела, а ее живой характер, за которым угадывается нелегкая судьба. В этих и во многих других полотнах Хаим Сутин как бы открыто полемизирует с эстетикой импрессионистов и их последователей. Импрессионисты подчеркивали, что они останавливают мгновения. Сутин, как представляется, останавливал в своих картинах судьбы.
О Хаиме Сутине раньше писали сравнительно мало. В публикациях недавних лет его называют по-разному: и абстрактным импрессионистом, и супернатуралистом, и экспрессионистом, и футуристом, и примитивистом, и певцом грядущего апокалипсиса. Мне кажется, что творчество этого неповторимого по своей индивидуальной манере Мастера не укладывается ни в один "-изм", оно несравненно тоньше и богаче любого направления и начала, и конца нашего века. Легко назвать абстрактными многие пейзажи Сутина, увидев в них прежде всего хаос и нагромождение мазков, цвета, линий. Но когда они собраны вместе, возникает, как это ни парадоксально, какое-то совсем иное восприятие, причем не только эмоциональное, но и тематическое, реальное. И тогда, например, совсем предметно воспринимается чистая, на первый взгляд, абстракция в картине "Холм вблизи Сере". А в картине "Деревенский сквер" видишь того же шагаловского летящего человечка и чувствуешь, сколько в нем отчаяния и страха перед этой средой обитания, разорванной, неуютной, чужой. А вот уже окна домов, и трубы через деревья как бы уходят в облачное небо ("Дом в Уасеме", 1934 г.). Всмотритесь повнимательнее, и вас увлекут, как будто притянут к себе, заворожат своей притягивающей энергетикой полотно "Группа деревьев" (1922 г.) и многие другие и пейзажи, и тематические картины Хаима Сутина.
Дерево под ветром. 1942 год.
Трудно сложились последние годы жизни художника. Началась Вторая мировая, Францию оккупировали фашисты. В изобразительную палитру Сутина вдруг врывается ностальгический мотив: он пишет полную лирической тоски и грусти картину "Возвращение из школы после грозы", где такой узнаваемый, щемящий душу и до боли знакомый белорусский пейзаж... Друзья фактически спасают его, помогают уехать из Парижа подальше, к испанской границе. Мэр одного из маленьких городков выписывает Сутину фальшивый паспорт, чтобы он мог скрыть, что он еврей. В 41-ом и 42-ом ему 6 раз приходилось менять места жительства. Летом 43-го от постоянного напряжения и страха у Хаима Сутина обострилась давняя болезнь - язва желудка. С трудом добирается он до госпиталя в маленьком городке Шиннон, но там врач не берется оперировать, советует ехать в Париж. Его подруга, Мари-Берт Оренш, бывшая жена художника Макса Эрнста, на крестьянских повозках окольными путями два дня и две ночи везет его в столицу Франции. 7 августа Хаиму Сутину сделали операцию в одном из парижских госпиталей, а через день, 9 августа 1943 года, он умер. Похороны состоялись на Монпарнасском кладбище, для этого Мари-Берт пришлось срочно продать за бесценок большое количество картин Хаима Сутина. На траурной церемонии было совсем немного людей, среди них - Пабло Пикассо, Жан Кокто, Макс Жакоб и несколько самых близких друзей.
При жизни Хаима Сутина понимали немногие. И совсем немногие понимали, что он - большой и значительный художник. Среди них была и группа энтузиастов, любителей еврейского изобразительного искусства в Чикаго, которые еще в 1935 году организовали в своем городе персональную выставку работ Хаима Сутина.
Этот художник в запечатленных мгновениях мог рассказать о судьбе своих персонажей, предугадывая в какой-то степени и свою. Он предупреждал о жестоком трагизме XX века и жалел всех - людей, зверей, лошадей, природу, дома, деревья... В его творчестве - тончайшая еврейская ментальность, образное отражение духовных переживаний народа. Нам еще предстоит открыть его, и тогда он по праву займет место в наших душах рядом с другими дорогими и так необходимыми именами.
Портрет ушел на Sotheby's за $17,2 млн. Картину выставила на торги Дороти Черри, вдова соучредителя страховой компании Humana Inc. А купила самую дорогую картину неизвестная дама. Оценочная стоимость полотна не превышала $10 млн. Это абсолютный рекорд для картин художника. В прошлом году на торгах Christie's его «Говяжья туша» была продана за 7,8 млн. фунтов стерлингов. Как считают эксперты, оно создано под влиянием знаменитой картины Рембрандта «Бычья туша» (1655).
Биография Сутина объясняет, почему художника так привлекали мясные туши. Картины можно посмотреть ниже.
Биография
Под Рождество 1943 года в оккупированном немцами Париже состоялся странный многодневный бал. Он начался в доме Коко Шанель, а закончился - у художника Хаима Сутина. Это была странная затея: "победители скуки" - Коко Шанель, художник и поэт Макс Жакоб, звезда довоенного кино Мишель Морган, художники Мак-Эвой, Жан Гранпьер и другие - решили устроить грандиозный рождественский праздник. Весь цвет парижской богемы собирался в нем участвовать. Немцы их особенно не трогали - высший свет есть высший свет. У Шанель публика собралась самая изысканная. В каждом доме задерживались не больше часа, чтобы успеть за несколько дней обойти всех участников соревнования. У очередного аристократа с улицы Осенор гости были еще важнее - родовая аристократия, каким-то чудом уцелевшая после всех буржуазных революций. В следующий дом - к Андре Руссену - пришли дамы, закутанные в меха, точно дыни в теплые тряпки, чтобы дозрели. Четвертый бал давал художник Томмазо, выходец из разорившейся генуэзской банкирской семьи. Потом шел черед художника Кислинга - друга Сутина. А потом гости добрались и до жилища Хаима.
Двери открыл сам хозяин. Шумная компания, толкаясь и веселясь, втиснулась через узкий проход в коридор. Во всем доме горело лишь несколько свечей.
Гости попритихли. Казалось, что попали в дом покойника. Княгиня Орловская (более известная как художница Ханна Орлова) отворила дверь в огромную залу. И замерла. Во главе стола, где должна была бы сидеть она, восседала ее служанка, старуха Матильда из Сен-Пре, которую Сутин однажды рисовал. Кто-то из гостей узнал своих слуг. Потомки итальянских банкиров и французских дворян остолбенели: за столом одного из известнейших в Европе художников сидели обитатели парижского дна. Служанки, пыльные булочники, заскорузлые старушки в мятых передниках, поварята. В качестве единственного угощения на зимнем столе стояли роскошные красные гладиолусы.
При виде осанистых господ и элегантных дам обитатели парижского дна ничуть не оробели, лишь немного потеснились. Посреди этого отребья восседал хозяин дома и улыбался. Он словно вернулся в мир своего детства - в мир разносчиц молока, прачек, поварих - в захолустное местечко Смиловичи, где-то между Витебском и Вильнюсом, в дом отца, синагогального служки Боруха Сутина.
До сих пор во многих энциклопедиях мира в статьях про французского живописца Хаима Сутина местом его рождения называют Вильнюс. Застенчивость Сутина породила этот миф. Дело в том, что название "Смиловичи" жителю Парижа ничего не говорило. Чтобы не нарываться на бесконечные вопросы: "А это где? не в Африке ли часом?", стеснительному провинциалу пришлось упростить реалии своего прошлого.
На его родине глубокие старцы, еще помнившие свое обучение в иешивах, рассказывали, что этот городишко казался местом наказания. Здесь практически не бывало чужаков и пришельцев. Никаких развлечений - кроме криков и ругани - в Смиловичах тоже не знали. Синематограф до городка не дошел, изобретением Гутенберга практически не пользовались, новости передавались "беспроволочным телеграфом". Основной достопримечательностью селения была пожарная башня, изукрашенная надписями на идиш. Ее не уничтожила даже война. Местные мальчишки забирались на нее и смотрели вдаль. Все, что было за линией горизонта, представлялось недостижимым и опасным.
Казалось бы, незначительные детали и подробности навеки канувшего в Лету быта. Однако именно они, да еще местечковые страхи и опасности, обрушившиеся на голову впечатлительного юноши, сделали из Сутина великого художника.
Он родился 13 января 1893 года. Ему дали имя в честь деда. В семнадцать лет Хаим поступил в услужение к известному виленскому адвокату Рубинлихту. Именно он первым обратил внимание на рисунки юноши. Неизвестно, чем он пленился в тех набросках, - большая их часть утеряна. В каталоге аукциона "Кристи" за 80-е годы представлены лишь два рисунка вильнюсского периода - что-то вроде подражания Коро. Адвокат дал Хаиму рекомендательное письмо в Виленское иудаистское общество поощрения художеств. А уж там его убедили ехать в Париж - учиться на художника.
Только огромное расстояние, отделявшее Париж от Вильнюса, помешало бедному юноше, не знающему языка, сбежать обратно к своему хозяину-адвокату. Первые месяцы в Париже были для него адом. Поначалу пришлось подрабатывать натурщиком: неведомые молодые люди с замысловатыми фамилиями Фужита, Кислинг, Фриш преобразовывали его тело в линий, полутона и тени. Но зато он общался с самыми настоящими художниками! Именно тогда он познакомился со своим земляком, скульптором и графиком, выходцем из белорусского местечка Осипом Цадкиным. Цадкин предложил Хаиму делить с ним мастерскую.
Мастерская находилась в подвале старого четырехэтажного дома рядом со сквером на улице Вожирар - неподалеку от знаменитых парижских боен. Забравшись на крышу, Сутин подолгу смотрел, как дюжие работники волокут упирающихся животных в специальное помещение, откуда затем выносят страшные кровавые туши.
"Освежеванная туша", 1924 год
Узнав, за чем именно часами наблюдает его юный друг, Цадкин привел Хаима к Пикассо, послушать его рассказы про бой быков в Испании. Прежде Сутин не представлял себе, что человек и бык могут схватиться на равных. "Если бы я не смог стать художником, я бы стал тореадором", - говорил он. Надо сказать, от дружбы с Пикассо его вовсю отговаривали, и не кто-нибудь, а Гийом Аполлинер. "Никогда с ним не связывайся, - поучал он Сутина, - каждый его друг кончает жизнь самоубийством".
Из мемуаров Цадкина следует, что именно он рассказал о Сутине Модильяни. Дело было в кофейне на Монмартре. Модильяни, вдребезги пьяный, тут же захотел посмотреть работы Сутина. Как вспоминал Цадкин, они ввалились к нему в подвал и застыли от изумления. Сутин стоял голый перед холстом и смотрел на него любовно, словно это была девушка. Потом он бережно взял кисть и нанес два-три сильных и ровных мазка на поверхность холста. Эффект был поразительный - будто на холст попала струя крови. Ощущение было настолько сильным, что Модильяни закричал. Потом Хаим обозначил вокруг этой "рваной раны" контуры человеческого тела, затем водрузил ему на голову нечто несуразное, похожее на цилиндр, который через мгновение превратился в белый колпак поваренка. Модильяни задрожал и вскрикнул: "Тебе нужна девушка, Хаим, иначе ты пропадешь!"
Модильяни притащил его к себе в мастерскую, заставил позировать, потом предложил ему пожить на улице Жозеф-Бара у его друга поэта Леопольда Зборовского, который продавал картины Модильяни. Правда, жена Зборовского Анна невзлюбила Хаима и запретила приводить его в дом. В отместку Модильяни нарисовал портрет Сутина прямо на двери ее квартиры.
Хаим стал легендарной личностью среди обитателей Монпарнаса именно из-за этой двери. Его портрет пытались оттереть, выжечь, выскоблить, в конце концов дверь сняли с петель и выставили на продажу. Ее купил какой-то сумасшедший мануфактурщик, любитель постимпрессионистов Люсьен Map. А через десять лет продал - она стоила в тысячу раз больше. Ее новым владельцем оказался арабский шейх.
А. Модильяни. Портрет Хаима Сутина. 1915 год.
С легкой руки Модильяни Хаиму позировали прехорошенькие натурщицы. Самой утонченной и красивой была Люния Чековская, затем шла Беатрис Хестингс - знаменитая укротительница пьяных художников, соблазнительная, властная и эксцентричная подруга Модильяни (Беатрис могла, например, развлечения ради пройтись в какой-нибудь немыслимой шляпке, с корзиной, полной живых уток). И наконец, некая продавщица цветов с площади Пигаль по имени Руфь. Она была непомерно толста и выглядела лет на сорок старше Сутина. Ее Хаим любил особенно. И за то, что она такая толстая, как женщины из его детства, и за то, что беспрестанно шутила, переиначивая невинные выражения в похабщину. Говорили, что именно Руфь лишила Хаима невинности.
Странный он был человек. Кто-то пустил слух, что Хаим не женится, потому что не может любить нормальных женщин. Якобы художник Кислинг видел, как Хаим целовал и гладил каменную статую, когда в студии никого не было. Правда это или нет, кто знает? Художники все немного чокнутые.
По свидетельству натурщицы Полетт, Сутин страдал лунатизмом. Однажды Модильяни запер Полетт и Хаима в его подвале, подсунув под дверь палитру с красками и три куска картона, на одном из которых было написано: "Либо рисуйте, либо занимайтесь любовью". Бедный Сутин от смущения лег не раздеваясь на диван и заснул. Ночью он разбудил Полетт, велел ей раздеться, разделся сам - и они стали танцевать. Танцевали почти в полной темноте, без единого звука, лишь тихо шаркали босые подошвы об пол. Полетт рассказывала, что ей казалось, будто Хаим спит.
У него было небольшое психическое отклонение - он испытывал болезненное влечение к красному. При виде окровавленных мясных туш Хаим впадал в экстатическое оцепенение. Об этом вспоминают многие его биографы и друзья. Патологическая любовь к красному породила его неповторимую манеру письма - что бы ни изображал Сутин, это напоминало выворачиваемое наружу чрево, словно живое тело разрывает рог быка или некий инстинкт, призванный природой не уберечь, а уничтожить человека.
Да, он определенно был странный человек.
Однажды утром бездыханного Сутина нашли в мусорном ящике. Дворник, обнаруживший находку, вызвал полицию. Выяснилось, что это не труп, а мертвецки пьяный Хаим. В участке за чашку кофе и булочку Сутин нарисовал портрет начальника полиции. Полицейский чин оказался нежным человеком, тонким ценителем живописи. Он увидел в нищем алкоголике гения.
В начале 20-х, когда Франция переживала эйфорию победы над Германией, и, казалось, все самое страшное осталось позади, изображения огромных окровавленных туш принесли Сутину признание. Сам Хаим толком не отдавал себе отчета, откуда взялась эта слава. Его картины стали хорошо продаваться. Он завел собственную студию на площади Клема, откуда открывался удивительный вид на Сену - он напоминал ему вид на Двину, реку его детства.
Он стал бороться с собственной славой непомерным чудачеством. Если кто-то держал в доме кошек, то Хаиму взбрело в голову держать старушек. В его доме появились какие-то невообразимые бабули, про которых он говорил, что это его дальние родственницы - какие-то кухарки, будто только-только сошедшие с его полотен. Одни говорили, что он с ними спит, другие - что он их только рисует...
В отличие от Шагала Сутин никогда не пытался выразить любовь к своей родине в живописи. Ему будто бы претила сама возможность писать нечто идиллическое. Собственная биография для него началась ровно с того момента, когда он осознал, может быть несколько шизофренически, угрозу, нависшую над миром, и чудовищную силу инстинкта, толкающего человека к смерти.
Начало войны застало Сутина в Париже. Он не уехал, как Шагал, Цадкин и многие другие его друзья. Он словно дожидался апокалипсиса, который предрекали его же собственные картины.
Он умер через восемь месяцев после того памятного рождественского бала, в августе 1943 года, на операционном столе. От опухоли, которая съела его мозг. Ему было пятьдесят лет. Наверное, тогда, под Рождество, он предчувствовал близкий конец и хотел вернуться туда, куда ему уже не было дороги, - на родину, в детство, к тем нищим и убогим, кого он всю жизнь рисовал и чья бедность в конце концов принесла ему деньги и славу. Странный был человек.
(Источник информации: журнал "Культ Личностей", январь/февраль 2000)
И это тоже о нем Ванкарем НИКИФОРОВИЧ (Чикаго) ХУДОЖНИК, РИСОВАВШИЙ СУДЬБУ
Хаим Сутин по праву является одним из величайших мастеров изобразительного искусства 20 века, он из тех, кто определяет его мятежные искания, внутренний духовный протест против кровавой мясорубки, уничтожившей миллионы и миллионы человеческих жизней и заставившей пересмотреть привычные представления о прекрасном.
Хаим был десятым ребенком в бедной еврейской семье Сары и Соломона Сутиных. Отец хотел, чтобы сын, как и он сам, выучился на портного. Но маленький Хаим очень рано ощутил неодолимое стремление рисовать, стать художником. И хотя стремление изображать человеческие фигуры не поощрялось хасидской традицией, Хаим в детские годы рисует очень много. Подростком он уезжает в Минск и учится у художника-педагога Кругера, затем переезжает в Вильно, занимается там в художественной школе, а в 20 лет вместе с другом Мишей Кикоиным рискует переехать в Париж - город мечты всех художников мира.
Жизнь в Париже складывалась у Хаима Сутина чрезвычайно трудно. Полуголодное существование двух друзей, ради Парижа оставивших свои еврейские местечки. Зато живут они в районе Монпарнас, посещают занятия в знаменитой Ecole des Beaux-Arts, целыми днями пропадают в Лувре. Молодой художник, изучая классику, потрясенный тем, что принесла людям тогда Первая мировая война, напряженно ищет себя, свою манеру. Cлишком рано он вполне познал, что такое нищета, лишения, страдания. Отсюда и стремление высказать в своих полотнах боль. Свою боль и боль многих.
В ранних работах Хаима Сутина - "Натюрморт с селедками" (1916 г.), "Пейзаж с домом и садом вблизи Парижа" (1918 г.) и других еще читается сильное влияние французских импрессионистов: они как бы "правильные" и по композиции, и по колористической гамме. Сравнительно "спокойный", написанный в 1918 году его "Автопортрет" передает внутреннюю сосредоточенность персонажа, пытливый взгляд, стремящийся разгадать себя. В "Красных гладиолусах" (1919 г.) сохранены все черты традиционного натюрморта, но уже ощущается нарушение традиционной изобразительной эстетики букета цветов - полотно вызывает какое-то тревожное волнение.
Автопортрет.
Гладиолусы. 1919 год.
Хаим Сутин. "Натюрморт с фруктами", 1924 год. Галерея Cazeau-Beraudiere
Туша. 1925 год.
Хаим Сутин. Натюрморт с супницей.
А в написанной в том же году картине "Ребенок с куклой" уже заявлено именно его, Хаима Сутина, неповторимое стремление уйти от установившихся приемов. "Да, я вот такая", - словно говорит эта девочка, смотрящая на нас с немым укором за все несчастья, которые выпадут на ее долю в будущем. Странно вписанное в композицию изломанное кресло только подчеркивает эту типичную для Сутина, я бы сказал, страдающую объемность. Такая суперпсихологизация портретируемого и в какой-то степени даже среды и станет потом одной из главных черт творчества Хаима Сутина.
Его портреты разных лет объединяет стремление разгадать тайну персонажа, передать его психологическое состояние в нелегкие моменты глубокого раздумья, отчаяния, терзаний души. В картинах "Мужчина в зеленом костюме", "Старик", "Мужчина с длинным носом" именно такая, на первый взгляд, нереалистическая стилистика помогает понять загадку характера, вызывает определенное отношение к персонажу и сочувствие к его нелегкой судьбе.
Хаим Сутин, "Женщина, опирающаяся на кресло", 1919 год
Хаим Сутин. "Кондитер". 1927г.
Своеобразный рассказ о нелегкой женской судьбе, рассказ, во время которого трудно сдержать слезы, как бы читается в эмоционально насыщенном портрете Хаима Сутина "Женщина в красном" (1923 г.). На первый взгляд, это стилистика обнаженного реализма, но сколько в ней скрыто настоящей поэзии! Еще один яркий пример - портрет Мадлен Кастан (1929 г.) с удивительной гаммой черного и красного и с загадочным, полным тоски и грусти взглядом женщины. Невольно вспоминается написанное после: "А в глазах тоска такая, как у птиц..." В картине "Женщина в профиль" (1937 г.) мы на себе почти физически ощущаем пронзительный взгляд героини, хотя она смотрит не на нас, а в сторону. Светлая цветовая гамма и своеобразное любование портретируемыми характерны для серии Хаима Сутина, где он рисует мальчиков-кондитеров. А в его портретах юношей в красных костюмах уже слышится и крик, и такая близкая автору и не скрываемая им мольба о лучшей доле.
Хаим Сутин. "Рассыльный из "Максима". 1925г.
Кричат многие полотна Хаима Сутина, раскрывая вовсе не радостные проявления жестокой и трагической жизни. Такое мировосприятие художника постепенно переходит и в его натюрморты. Разве не последний предсмертный крик зарезанной курицы слышен в работе "Курица и помидоры" (1925 г.)? Живописная экспрессия, подчеркнутая крупными мазками и оригинальной композицией, потрясает в картине "Голова и тело коня" (1923 г.). Мы опять-таки почти физически видим и чувствуем предсмертные судороги убиваемой лошади - то, что до Сутина было непередаваемо в этом жанре. Его работа "Олень на красном фоне" (1924 г.) снова вызывает поэтические ассоциации, вспоминаются строки замечательного белорусского поэта Алексея Пысина: "Дайте моему оленю жить под веткой доброты".
В многочисленных картинах Хаима Сутина, где натурой являются разделанные туши мяса, убитые зайцы, курицы, индюки, звучит явно полемический протест, связанный с отходом от приемов традиционной эстетики любования линиями и формой животных. Художник постоянно подчеркивает обнаженную фактурность натуры, иногда грубую и неэстетичную, вовсе не такую красивую в традиционном понимании. И в этом Хаим Сутин видит изначальный трагизм, заложенный во всем живом и сущем, поднимаясь до глубоких философских обобщений. Многие исследователи говорят о своеобразном предчувствии художником в этих работах трагедии Холокоста. Как в "Белом распятии" Марка Шагала. Характерна в этом смысле его внутренняя полемика с самим Рембрандтом. Используя композицию далеко не спокойной, как все у Рембрандта, его картины "Зарезанный бык", написанной в 1655 году, Хаим Сутин через 270 лет создает свой парафраз - "Туша мяса", полотно, эмоционально кричащее и фактурно, и по колориту, и по технике исполнения.
В последние годы искусствоведы выделяют специальное полемическое направление в изобразительном искусстве, называя его дегероизацией. Имеются в виду работы художников, в которых с точки зрения напластования времени и сегодняшнего дня переосмысливаются классические темы, сюжеты, композиции и даже технические приемы. К сожалению, говоря об этом приеме, часто забывают, что одним из первых активно применял его в живописи Хаим Сутин. Сравним, например, портреты отдыхающих женщин Густава Курбе (1857 г.) и Хаима Сутина (1934 г.). Вроде бы та же композиция, но у Сутина совсем нет, как у Курбе, немного напыщенного и ложного изящества лежащей на траве женщины. Его персонаж - земной и психологически наполненный, в реальных фактурных красках - красота и эстетика нового времени. "Кафедральный собор в Шатре" у Камиля Коро (1830 г.) - почти фотография, строгая и безжизненная. Зато сколько жизни и реальных эмоций в восприятии того же собора у Хаима Сутина (1933 г.)! В нарушении строгости архитектурных линий, в оригинальной цветовой гармонии у Сутина - свое, более убедительное, чем у классика, очарование. А вот его "Женщина, входящая в воду" (1931 г.). Такой же сюжет и такая же композиция опять-таки у Рембрандта ("Купание Хенрики", 1655 г.). Но женщина Сутина - земная, реальная; художник подчеркивает не красоту ее тела, а ее живой характер, за которым угадывается нелегкая судьба. В этих и во многих других полотнах Хаим Сутин как бы открыто полемизирует с эстетикой импрессионистов и их последователей. Импрессионисты подчеркивали, что они останавливают мгновения. Сутин, как представляется, останавливал в своих картинах судьбы.
О Хаиме Сутине раньше писали сравнительно мало. В публикациях недавних лет его называют по-разному: и абстрактным импрессионистом, и супернатуралистом, и экспрессионистом, и футуристом, и примитивистом, и певцом грядущего апокалипсиса. Мне кажется, что творчество этого неповторимого по своей индивидуальной манере Мастера не укладывается ни в один "-изм", оно несравненно тоньше и богаче любого направления и начала, и конца нашего века. Легко назвать абстрактными многие пейзажи Сутина, увидев в них прежде всего хаос и нагромождение мазков, цвета, линий. Но когда они собраны вместе, возникает, как это ни парадоксально, какое-то совсем иное восприятие, причем не только эмоциональное, но и тематическое, реальное. И тогда, например, совсем предметно воспринимается чистая, на первый взгляд, абстракция в картине "Холм вблизи Сере". А в картине "Деревенский сквер" видишь того же шагаловского летящего человечка и чувствуешь, сколько в нем отчаяния и страха перед этой средой обитания, разорванной, неуютной, чужой. А вот уже окна домов, и трубы через деревья как бы уходят в облачное небо ("Дом в Уасеме", 1934 г.). Всмотритесь повнимательнее, и вас увлекут, как будто притянут к себе, заворожат своей притягивающей энергетикой полотно "Группа деревьев" (1922 г.) и многие другие и пейзажи, и тематические картины Хаима Сутина.
Дерево под ветром. 1942 год.
Трудно сложились последние годы жизни художника. Началась Вторая мировая, Францию оккупировали фашисты. В изобразительную палитру Сутина вдруг врывается ностальгический мотив: он пишет полную лирической тоски и грусти картину "Возвращение из школы после грозы", где такой узнаваемый, щемящий душу и до боли знакомый белорусский пейзаж... Друзья фактически спасают его, помогают уехать из Парижа подальше, к испанской границе. Мэр одного из маленьких городков выписывает Сутину фальшивый паспорт, чтобы он мог скрыть, что он еврей. В 41-ом и 42-ом ему 6 раз приходилось менять места жительства. Летом 43-го от постоянного напряжения и страха у Хаима Сутина обострилась давняя болезнь - язва желудка. С трудом добирается он до госпиталя в маленьком городке Шиннон, но там врач не берется оперировать, советует ехать в Париж. Его подруга, Мари-Берт Оренш, бывшая жена художника Макса Эрнста, на крестьянских повозках окольными путями два дня и две ночи везет его в столицу Франции. 7 августа Хаиму Сутину сделали операцию в одном из парижских госпиталей, а через день, 9 августа 1943 года, он умер. Похороны состоялись на Монпарнасском кладбище, для этого Мари-Берт пришлось срочно продать за бесценок большое количество картин Хаима Сутина. На траурной церемонии было совсем немного людей, среди них - Пабло Пикассо, Жан Кокто, Макс Жакоб и несколько самых близких друзей.
При жизни Хаима Сутина понимали немногие. И совсем немногие понимали, что он - большой и значительный художник. Среди них была и группа энтузиастов, любителей еврейского изобразительного искусства в Чикаго, которые еще в 1935 году организовали в своем городе персональную выставку работ Хаима Сутина.
Этот художник в запечатленных мгновениях мог рассказать о судьбе своих персонажей, предугадывая в какой-то степени и свою. Он предупреждал о жестоком трагизме XX века и жалел всех - людей, зверей, лошадей, природу, дома, деревья... В его творчестве - тончайшая еврейская ментальность, образное отражение духовных переживаний народа. Нам еще предстоит открыть его, и тогда он по праву займет место в наших душах рядом с другими дорогими и так необходимыми именами.